Вернуться на Главную страницу
КАРЛ ФАБЕРЖЕ: “ЧТО ПРОКУ В БРИЛЛИАНТАХ?”
О самом прославленном ювелире Фаберже известно немного. Его личный архив исчез в революцию, а в воспоминаниях современников Карл Густавович остался человеком замкнутым, скромным, чуть ли ни затворником. Зато история ювелирных шедевров с клеймом фирмы Фаберже достойна стать сюжетом настоящего авантюрного романа!
Кареты с вензелями в одночасье исчезли с улиц, и вместо великих князей к витринам теперь стремились разудалые матросы с фабричными девицами под ручку — со смесью трусости и наглости в голосе требовали показать “яхонтовые бусы”, указывая грязноватыми пальцами на тридцатитысячное колье.
На Большой Морской, издавна облюбованной столичными ювелирами, закрывались магазин за магазином. А старик Фаберже целый год еще жил так, будто в Петрограде ничего серьезного не произошло. И даже сам входил к покупателям, если таковые находились. При этом формально Карл Густавович уже не был хозяином — еще в ноябре 1917 по распоряжению новых властей фирма перешла в руки комитета работников. Просто с собственными работниками у Фаберже с давних пор сложились прямо-таки родственные отношения.
Фаберже велел сворачивать производство только в июле 1918-го, когда до Петрограда дошла весть об убийстве императора Николая Александровича и всей его семьи. А в ноябре того же года мистер Дерик, секретарь английского посольства, передал ему великодушное предложение королевы Великобритании (давней клиентки фирмы): под видом дипкурьера выехать с супругой за границу. Прославленный ювелир не стал долго раздумывать: “Я только зайду домой. Дайте нам с женой 10 минут, чтобы надеть пальто и шляпы!”. Англичанин понимающе усмехнулся: ходили слухи, что, кроме драгоценностей на 60 миллионов долларов, конфискованных большевиками из сейфов питерского и московского отделения фирмы Фаберже, у Карла в загашнике имеется и еще кое-что, хорошенько припрятанное, миллионов этак на 45.
На сборы у Фаберже ушло даже меньше десяти минут. Пропустив жену вперед, он на секунду замер у порога, оглянулся, вздохнул, еще чуть-чуть помедлил и, наконец, шагнул на улицу. Ему было семьдесят два года, и он навсегда покидал сою гордость, свидетельство небывалого успеха — этот великолепный дом: на подвалах, четырехэтажный (на этаж выше, чем у единственного серьезного конкурента — шведа Болина), объединявший и жилые помещения, и мастерские, и хранилище, и магазин. В новую жизнь Карл Густавович взял с собой лишь небольшой саквояж. “Будем надеяться, с вашей поклажей ничего не случиться, — сказал англичанин, кивнув на саквояж. — Дипкурьеров даже большевики пока не додумались обыскивать”. “Пускай обыскивают, если хотят. Тут нет ничего, кроме смены белья”, — рассеянно ответил Карл Густавович, думая какую-то свою, грустную думу.
“Так и сказал? Нет ничего, кроме смены белья?! — Встревожился сын Фаберже, Агафон Карлович, когда мистер Дерик чуть позже описал ему всю эту сцену. — Ну, значит, так оно и было. Не удивлюсь, если старик просто забыл про бриллианты. А что? С него станется”…
САМ СЕБЕ НЕ ЮВЕЛИР
Добрых три десятка лет Карл Фаберже оставался на гребне популярности. Среди его постоянных клиентов были болгарский царь, австро-венгерский наследник, короли и королевы Англии, Италии, Испании, Греции, Дании, Норвегии и Швеции, а также король Сиама по имени Чулалонгхорн.
В Зимнем дворце имелась специальная кладовая, где хранился запас готовых подарков от Фаберже — императорская семья много путешествовала и по пути раздаривала тонны разнообразных предметов с клеймом фирмы. К примеру, императору Японии были подарены пуншевая чаша, два канделябра, ваза из агата, серебряный сервиз (графин с 12 чарками на подносе) и ручное зеркало матового золота в стиле Людовика XV. Китайскому богдыхану — две диадемы, хрустальная чаща с чеканным серебряным петухом, три серебряных вазы с хрустальными вкладками, два хрустальных графина и шпилька для шляпы с рубином и бриллиантами.
Каждый Божий день между 16 и 17 часами к дому номер 24 по Большой Морской съезжались великие князья — посмотреть, что нового Фаберже выставил на продажу. В Зимнем, собираясь в специальном курительном закутке у Церковной лестницы, мужская половина семьи Романовых щеголяла портсигарами от придворного ювелира — высшим шиком считалось иметь каждый день разные.
Однажды в семидесятых годах из-за шедевров Фаберже в высочайшем семействе разразился скандал: император Александр II сослал своего троюродного брата — Николая Константиновича — в Туркестан за … клептоманию. На великого князя пожаловалась его собственная мать — великая княгиня Александра Иосифовна, страстная коллекционерка творений фирмы Фаберже: мол, сын то и дело таскает у нее экспонаты. Николай Константинович — человек весьма эксцентрический и, увы! не раз позоривший семейную честь Романовых — оправдывался тем, что хочет учиться ювелирному делу и нуждается в образцах для подражания. Он даже попросил Фаберже составить для него список необходимых инструментов. “А зачем в работе с золотом нужен тонкий кожаный ремень без пряжки?”, — поинтересовался великий князь. “Без биться по рукам мастерству не научишь!”, — невозмутимо пояснил Фаберже…
Карл Густавович имел все основания так говорить. В том смысле, что его самого по рукам не били, вот он толком и не выучился мастерству. Ведь ювелир, с легкой руки Романовых провозглашенный “величайшим гением современности” — по натуре своей был скорее историком, знатоком и ценителем искусства, чем истинным художником. И было время, когда к собственной ювелирной фирме Фаберже относился с неслыханным равнодушием!
Ювелирное дело в Петербурге основал его отец, Густав Петрович. Прожив в России 18 лет, Фаберже-старший вдруг решил навсегда обосноваться в Дрездене. Предполагалось, что руководить фирмой станет Карл. Но тот с легкостью перепоручил дела управляющим, а сам предпочел проводить время в реставрационных мастерских Императорского Эрмитажа. Какой-нибудь полуразвалившийся золотой гарнитур эпохи Перикла занимал Карла куда больше, чем товар собственного магазина — густо усыпанные бриллиантами броши, перстни, колье — вещицы весьма заурядные, но пользующиеся неизменным спросом у купеческих любовниц. Примечательно, что в Эрмитаже Карл трудился совершенно бесплатно. Его просто забыли оформить в штат, а сам он за 15 лет так и не удосужился напомнить. Позже умные люди заподозрили в этом хитрый ход — мол, Фаберже таким образом втирался в ближний круг царской семьи.
С ближним кругом все вышло совершенно случайно — в 1884 году нижегородское купечество преподнесло императрице Марии Федоровне вещицу, купленную в магазине у Фаберже, и подарок понравился. Это был букетик ландышей из жемчуга и бриллиантов в миниатюрной золотой корзиночке — копия с древнего китайского оригинала, Бог весть как затесавшаяся среди заурядной продукции фирмы. Так “предметные фантазии” от Фаберже вошли в моду при дворе. А сам Карл Густавович уверовал в новый жанр!
Теперь он дни напролет проводил в фирме. Давал идеи мастерам. Присматривался к подмастерьям и, заподозря искру таланта, переводил в мастера. Отбирал лучших выпускников Центрального училища технического рисования и черчения и щедро платил им за эскизы. Ведущим ювелирам Фаберже позволял ставить на их творения личные клейма. Состарившихся служащих не гнал, платил жалование даже 82-летнему, совсем ослепшему граверу, работавшему в фирме с 25 лет. И — о чудо! — никто никогда не уходил от Фаберже, чтобы открыть собственное дело, а ведь могли бы — мастера-то подобрались экстра-класса!
Так что же, кроме руководства (сегодня сказали бы “менеджмента”), Фаберже делал сам, своими руками? Только две вещи. Во-первых, разбивал специальным молоточком, который постоянно носил с собой, любое изделие, если оно ему не нравилось — цена здесь не имела значения! И, во вторых — в том случае, если изделие нравилось — торжественно ставил его на ладонь и обходил всех служащих мастерской — рисовальщиков, ювелиров, златокузнецов, камнерезов и эмальеров — со словами: “Посмотрите на эту замечательную вещь, она закончена!”.
Это могло быть что угодно — инкрустированный рубинами портсигар за 30 тысяч, яшмовая ручка для зонтика за 3 рубля или “предметная фантазия”: букет цветов с эмалевыми лепестками, бриллиантовыми тычинками и нефритовыми листочками в вазе с “водой” из горного хрусталя, обсидиановый тюлень, носорог из серой яшмы, человеческие фигурки “Камер-казак Кудинов”, “Певица Варя Панина”, “Дворник”… Когда в Петербурге широкое распространение получило фотодело, Фаберже стал выпускать рамки для фотографий. Появилось электричество — дверные звонки. Одному журналисту Карл Густавович объяснял: “Есть люди, которым давно надоели бриллианты и жемчуг. Иногда и не удобно дарить драгоценность, а такая вещица подходит. У меня может купить каждый, ведь есть совсем недорогие предметы!” С легкостью истинного художника Фаберже уравнял в правах драгоценные камни с полудрагоценными, бриллианты со стеклом, фарфором, костью, эмалью. “Если сравнивать с моим делом такие фирмы как Тиффани, Бушерон, Картье, то у них, вероятно, драгоценностей больше, чем у меня. — Сказано в том же интервью. — У них можно найти готовое колье в полтора миллиона рублей. Но ведь это торговцы, а не ювелиры-художники”!
ДОРОГО ЯИЧКО КО ХРИСТОВУ ДНЮ
Что же касается гордости и вершины творчества фирмы Фаберже — серии ювелирных пасхальных яиц для императорской семьи, то, по легенде, создание первого экземпляра связано с убийством Александра II. Мол, императрица Мария Федоровна, жена Александра III, была слишком потрясена видом истекающего кровью свекра, когда того принесли умирать в Зимний дворец. Вот новый император и задумался, каким бы занятным подарком хоть на время отвлечь супругу от тяжких дум. А тут как раз приближалась Святая Пасха, и ювелир Фаберже вызвался изготовить пасхальный сюрприз, достойный императрицы…
Но, как известно, народовольцы убили Александра II в 1881 году, а первое яйцо для императрицы было заказано к Пасхе 1885-го. Впрочем, православная Пасха с ее обычаем христосоваться для титулованных особ и сама по себе — нелегкое испытание. Однажды император записал в дневнике, что обменялся пасхальными поцелуями с 280 лицами во время ночной церковной службы, а в пасхальное утро — с 730 военными. На долю царицы едва ли приходилось меньше. А, если учесть, что Мария Федоровна в недавнем прошлом называлась датской принцессой Догмарой и с детства к русским обычаям приучена не была, то ей оставалось только посочувствовать. Ну, или поддержать приличествующее Светлому Празднику настроение каким-нибудь милым и занимательным сюрпризом.
Заказав для императрицы пасхальный сувенир у Фаберже, Государь Император не высказал никаких конкретных пожеланий. Любой другой ювелир принялся бы за колье, диадему или гарнитур. Возможно даже, что футляр был бы выполнен в форме яйца, скажем, из живых ландышей, а то и просто из искусно сплетенной соломы — так пасхальные подарки оформляли и задолго до Фаберже. Подарок выходил и в меру символическим, и практичным. Сувенир же, доставленный в Зимний дворец Карлом Густавовичем, не имел никакого практического применения: десятисантиметровое яичко, снаружи белое (эмалевое), изнутри, как и полагается, желтое (золотое), в нем сидит на яйцах золотая курочка с глазами из рубинов и бриллиантовым гребнем. В свою очередь курочка тоже открывается, и в ней — рубиновое яичко и миниатюрная императорская корона. Пустяк, игрушка, к тому же относительно недорогая. Но Мария Федоровна с тех пор и вообразить не могла, чтобы Пасха обходилась без яичка от Фаберже. Когда умер ее муж, заказывать пасхальный сюрприз для нее стал сын — Николай II. Он, впрочем, просил делать по два яйца — еще для жены, царицы Александры Федоровны.
Всего для порфироносной семьи Фаберже изготовил то ли пятьдесят, то ли пятьдесят четыре яйца. Самое дорогое обошлось императору в двадцать пять тысяч рублей. Самое дешевое — чуть ли не в тысячу (для сравнения: тот же Фаберже за жемчужное ожерелье — обручальный подарок наследника-цесаревича Николая Александровича его невесте принцессе Алисе Гессен-Дармштадтской (будущей Александре Федоровне) — получил 166 500 рублей, и еще 250 000 за другое колье — подарок императора Александра III будущей невестке). Иной раз Фаберже делал яйцо из золота, потом — из горного хрусталя, а однажды — к Пасхе 1916 года — из стали. Называлось оно “Военное”, по дизайну было весьма простым, а в качестве подставки имело четыре стилизованных патрона (кстати, настоящие патроны фирма Фаберже тоже делала — по приказу Военного ведомства от 1914 года). Последнее яйцо, приготовляемое к Пасхе 1918 года, было из карельской березы — по понятным причинам, вручить его заказчику не удалось, хотя Фаберже и докучал Керенскому просьбами разрешить посылку в Царское Село (именно там царская семья содержалась под домашним арестом до прихода к власти большевиков).
Что же касается “начинки”, Карл Густавович старался придерживаться принципа актуальности. В 1891 году, когда цесаревич путешествовал морем в Грецию, Египет, Индию, Сингапур, Китай и Японию, Фаберже спрятал в яйце точную модель крейсера из золота и платины — с крохотным капитанским мостиком, рулевым колесом, тончайшими парусами и всей оснасткой. К Пасхе 1897 года в яйцо “Коронационное” помещает копию кареты, в которой Николай и Александра полутора годами ранее ехали венчаться на царство: на оконцах из горного хрусталя выгравированы занавески, ступеньки поднимаются, крохотные, меньше рисового зерна ручки поворачиваются, открывая и закрывая дверцы, шасси амортизируют ход. Наконец, весной 1900 года по случаю завершения строительства Транссиба изготовлено яйцо со сложенным втрое царским поездом внутри (платиновый паровоз и пять золотых вагонов, из которых последний — походная церковь на колесах). Паровоз заводится золотым ключиком и тащит состав несколько метров, сверкая алмазными фарами и рубиновым фонарем. Надписи на вагонах можно прочесть только в микроскоп — ну чем не творение лесковского Левши?
Проект пасхального сувенира каждый раз держался в строжайшем секрете. Бывало, что кто-то из высочайшей фамилии проявлял нетерпение и спрашивал у Фаберже, каким будет следующее яйцо. Карл Густавович неизменно отвечал: “Не извольте беспокоиться. Ваши Императорские Величества останутся довольны!”. Ему позволялось все, было только единственное негласное условие: никаких яиц с сюрпризами на сторону! То есть заказы на простые ювелирные яйца принимать можно, а вот на яйца “с начинкой” — нет!
Рассказывают, что однажды честолюбивая американская миллиардерша мисс Вандербильд посулила Карлу Фаберже миллион долларов за нарушение этого правила: “мне нужно яйцо, по оригинальности решения сопоставимое с теми, что вы делаете для вашего императора”. В положенный срок она получила от русского ювелира … шкатулку в форме кубика с запиской: “Соблаговолите принять квадратное яйцо”.
И все же по прошествии многих лет выяснилось, что Фаберже обманывал своих высочайших заказчиков. Семь яиц в подарок некой Варваре Кельх почти в точности повторяли царские — за исключением разве что вензеля. Конечно, Варвара с мужем владели Ленскими золотыми приисками, железными дорогами и пароходством и, безусловно, имели возможность щедро оплатить заказ. Но как-то не верится, что дело тут просто в деньгах. В конце концов риск потерять доверие Императорского Дома не стоит никаких денег! Можно предположить, что тут кроется что-то более личное. Недаром Варвара Кельх слыла женщиной жизнелюбивой, свободомыслящей и весьма кокетливой. В конце концов она убежала от мужа с очередным возлюбленным, прихватив с собой семь шедевров Фаберже.
Что же касается самого Карла Густавовича, то свою супругу Августу он уважал и оберегал от огорчений. Он женился задолго до своего взлета, и брак этот поначалу мог считаться выгодным: дочь мастера придворных мебельных мастерских Богдана Якобса имела и приданое, и связи. Главная же заслуга Августы в том, что она родила мужу четверых толковых сыновей.
…Карлу Густавовичу не пришлось долго ломать голову над тем, кому доверить управление филиалами фирмы, которая постоянно разрасталась. Лондонское отделение возглавлял младший сын Николай. Старший, Евгений, обучившись ювелирному мастерству, с двадцати лет руководил главным отделением — петербургским. Александр заправлял в Московском филиале. Доли в семейном деле не имел только второй сын, Агафон, и не осталось никаких документов, проливающих свет на причину такой немилости. Возможно, дело тут в эстетических разногласиях: Агафон Карлович был знатоком камней и страстным коллекционером, с двадцати двух лет занимал должности эксперта Бриллиантовой комнаты Зимнего дворца и оценщика Ссудной казны и, по мнению некоторых современников, имел куда более утонченный вкус, чем Фаберже-старший с его пристрастием к затейливым и помпезным игрушкам.
Агафон Фаберже не оставил профессию и после революции, и оценивал для большевиков конфискованные у Романовых сокровища. Он прожил в советской России аж до 1927 года, а потом тайно перешел финскую границу. Другие сыновья Карла Густавовича тоже засиделись в Стране Советов дольше, чем большинство людей их круга. Просто у братьев Фаберже оставалось в России дело: драгоценности фирмы, столь легкомысленно брошенные их отцом.
ЗОЛОТАЯ ЛИХОРАДКА
В доме на Большой Морской имелся весьма замысловатый лифт-сейф. Днем на нем можно было разъезжать с этажа на этаж, а ночью его частенько держали под током — если было что с особым тщанием укрывать от воров. Понятно, что большевиков этим не остановишь, но братья Фаберже придумали хитрый ход: после отъезда Карла Густавовича сдать дом в аренду посольству Швейцарии. Во всем мире территория посольств иностранных государств считается неприкосновенной. Могли ли младшие Фаберже предположить, что новой российской власти не писан и этот закон? Словом, шесть чемоданов с семейными драгоценностями провисели на уровне второго этажа на Большой Морской лишь до мая девятнадцатого года. Затем в дипломатическую миссию ворвались чекисты и взломали сейф. Один из них — начальник особого отдела Гатчинского ЦК — тут же и сбежал, прихватив с собой ценностей на 100 тысяч старыми деньгами.
И все же у сыновей Карла Фаберже оставались еще кое-какие “крохи”. Евгений на отцовской даче в Левашове лично закопал чемодан с изделиями фирмы общей стоимостью в 2 миллиона долларов. Он так и не придумал, как переправить их за границу, и, когда в воздухе запахло жаренным, уехал налегке, планируя когда-нибудь вернуться в Левашово. Теперь дача Фаберже разрушена, и место клада найти невозможно, хотя до сих пор находятся желающие попытаться.
Так же безуспешно роют землю и у финской границы — жена Агафона Карловича спрятала там золото-бриллианты “под приметным деревом”. Третье место паломничества кладоискателей — усадьба Мудули под Ригой. Там, где-то под голубятней, которой теперь нет и в помине, изделия Фаберже закопал некто Бауэр, акционер фирмы и бухгалтер московского отделения. В Латвию ценности провезла его супруга, спрятав в одежде и в каблуках туфель. Но воспользоваться ими все равно не удалось — слухи дошли до Евгения Фаберже, и тот примчался из Парижа в Ригу, чтобы заявить на Бауэра латвийскому министру юстиции. Несколько недель бывшего бухгалтера протомили в тюрьме, а потом выпустили за отсутствием доказательств. В 1936 он умер, указав родной сестре на ту самую голубятню. Только вот сестра не сумела удержать язык за зубами, а агенты братьев Фаберже были на чеку. На этот раз в Ригу помчался Александр Карлович, перекопал усадьбу вдоль и поперек, но ничего не нашел и вообще еле унес ноги от советских солдат, внезапно оккупировавших Латвию…
…Шестнадцатью годами ранее, в 1920-ом, Карл Фаберже доживал последние дни в Лозанне, почти в нищете. Он вечно, болел, хандрил и не испытывал желания разговаривать. Единственные слова, которые люди слышали от него достаточно часто, были: “Нет, это не жизнь!”... Когда же кто-то из сыновей спросил, почему Карл не воспользовался уникальной возможностью вывезти из России хоть что-то, старик удивился: “Что проку теперь было бы в нескольких горстях бриллиантов?”. Может, он имел в виду: потеряв голову, о волосах не плачут, и жалкие осколки былого богатства никак не утешат того, кто утратил дело жизни и любовь царей. А, может, просто, что драгоценности к 1920 году до неприличия обесценились.
ОТ ФАБЕРЖЕ ОПТОМ И В РОЗНИЦУ
В Питере в Гражданскую “Фаберже” шел за несколько картофелин. Да и в Европе дело обстояло не многим лучше: ювелирный рынок перенасытили драгоценности, привезенные ордами русских эмигрантов. Когда же к 1922 году рыночная цена на камешки и драгметалы снова стала расти, большевики вспомнили, что в Москве, в Оружейной палате еще со времен Керенского пылятся сотни ящиков с конфискованным имуществом императорской семьи. Пасхальные яйца вместе с другими шедеврами ювелирного искусства одно за другим забирал у Оружейной палаты Наркомвнешторг: Стране Советов требовались деньги на индустриализацию. Высокую цену на яйца не назначали из принципа: приято было считать, что художественной ценности царские пасхальные игрушки не имеют. Состоятельные иностранцы, понятное дело, не зевали.
Директор Оружейной палаты Дмитрий Иванов бился за каждый музейный экспонат, писал никому не нужные объяснительные записки, а накануне изъятия последних десяти яиц Фаберже покончил с собой. Это, как ни странно, и спасло остатки коллекции — они и поныне хранятся в музеях Кремля.
При том, что художественная ценность творений фирмы Фаберже по-прежнему многими ставится под сомнение (мол, слишком пышно, слишком занимательно, на грани кича, а знаменитые пасхальные яйца — так просто киндерсюрпризы столетней давности), на аукционах такие лоты неизменно производят сенсацию. К примеру, настольная фигурка слона с клеймом Фаберже ушла за 145 тысяч долларов. Что же касается яиц, то в основном продаются те, что были сделаны для Варвары Кельх. Стоят они дешевле императорских, но все равно цена доходит до трех с половиной миллионов долларов. Самым же дорогим на сегодняшний момент считается “Зимнее яйцо”, проданное три года назад на аукционе Кристи за 9 579 500 долларов. И уж совсем недавно девять яиц Фаберже из императорской коллекции купил русский нефтяник Вексельберг, уплатив за них на аукционе Сотби то ли 90, то ли 120 миллионов долларов.
Увы! Нынешним владельцам фирмы “Фаберже и Ко”, в 1923 году основанной в Париже Евгением и Александром Фаберже, приходится довольстоваться куда меньшим оборотом. Магазин с громкой вывеской существует и по сей день, но торгуют там отнюдь не императорскими игрушками, а, например, шампунем. Что ж! В некотором смысле на то была воля Карла Густавовича Фаберже.
Ирина ЛЫКОВА
Вернуться на Главную страницу