Карл Густав вспоминал, как во время бесконечных бдений на пароходе Фрейд убеждал его: “Мой дорогой Юнг! Обещайте мне, что вы никогда не откажетесь от сексуальной теории! Мы должны сделать из нее догму, неколебимый оплот против оккультизма!”. Юнг удивлялся: “Когда вы говорите о вашей сексуальной теории, ваша речь становится нездорово возбужденной. Право, я начинаю беспокоиться за вас”…

По дороге в город, где им предстояло читать лекции, Юнг сказал, что хочет немного свернуть с пути — осмотреть древние мумии индейцев-пуэбо. Фрейд от негодования … лишился чувств. А, когда очнулся, спросил с мукой в голосе: “На что вам сдались эти трупы? Все эти ваши разговоры о покойниках указывают на ваше желание видеть мертвым меня, вашего учителя”. Юнг, знающий толк в психических травмах не хуже Фрейда, встревожился не на шутку и предложил учителю свои услуги в качестве психоаналитика. Фрейд ответил странным, подозрительным взглядом: “Я не могу ставить на карту свой авторитет”…

Всего Амалия Натансон родила Якобу восемь детей, но ни к кому в семье не относились так, как к Сигги (так родители звали Шломо Сигизмунда). Другие дети обходились свечами — “выдающемуся мальчику” была выделена собственная керосиновая лампа. Братья и сестры целыми днями были предоставлены сами себе — для Сигги наняли бонну. Фрау Зажик была чешкой, католичкой и часто водила своего воспитанника по венским католическим храмам, что еврейскому мальчику представлялось почти преступным. Впечатление отчасти подтвердилось, когда фрау Зажик угодила в тюрьму — конечно не за то, что пыталась приобщить Шломо Сигизмунда к христианству, а за мелкие кражи, но Сигги был тогда слишком мал, чтобы различать эти вещи.

Вместо положенных пяти, он учился все восемь лет. И дело не только в том, что в 1879 году готовящейся к войне с Россией Австро-Венгрии он понадобился в качестве пушечного мяса (напряженность на Балканах удалось снять дипломатически, и будущее светило через год отпустили доучиваться). “Медицинские предметы не привлекают меня. Я учусь достаточно небрежно”, — записал Фрейд в дневнике. При этом он уже занимался исследовательскими работами в институте зоологии и сравнительной анатомии — опубликовал несколько заметных статей о половых органах угря и взаимосвязях нервных клеток. Некоторые до сих пор считают, что эти ранние работы — лучшее, что Фрейд сделал для науки. Вот только идти дальше по пути лабораторных изысканий Фрейд не решился — деньгами здесь и не пахло, а ему совершенно необходимо было побыстрее разбогатеть — он задумал жениться.

Их помолвка длилась целых четыре года, и Зигмунд написал Марте около тысячи писем. Безумная любовь? Может быть… Вот только странно, что они, живя рядом, очень редко виделись, да и письма Фрейда невесте особенной страстью не дышат. В 1882 году он написал: “Некоторые находят тебя красивой, даже удивительно красивой. Для меня это не так важно”. В начале 1884 года: “На том портрете, где ты совсем юная, я вижу, как ты была красива”.

Скорее, жениться Фрейд задумал по одной тайной причине. Дело в том, что, несмотря на самоуверенные манеры и отпущенную для солидности бородку, он был девственником и ужасно боялся женщин. То есть однажды, еще в 16 лет он был влюблен, но некая Гизелла Флюсс его отвергла. Из мальчишеского желания отомстить он приударил-было за ее матерью, но никак не рассчитывал, что дородная, немолодая фрау и вправду пригласит его в свою постель, и придется спасаться бегством. Свою неопытность в вопросах пола Зигмунд считал позорной, и стремился поскорее избавиться от нее.

Впрочем, однажды он прислал своей Марте действительно страстное письмо: “Берегись, моя принцесса! Когда я приеду, то зацелую тебя до синяков. А если ты будешь непослушной, то увидишь, кто сильнее: нежная маленькая девочка, которая мало ест, или высокий пылкий господин с кокаином в теле. Волшебное вещество!”

Дело в том, что в лихорадочных поисках пути выдвинуться Фрейд взялся за заказ химической фабрики по исследованию свойств малоизвестного вещества — кокаина. Он выяснил, что кокаин обладает болеутоляющим действием, улучшает настроение и повышает работоспособность. “Это средство целесообразно применять при расстройстве желудка, морской болезни, переутомлении, депрессии”, — писал Фрейд в отчете химической фабрике. Эксперименты он осуществлял по большей части на себе и на своих близких. Посылал небольшие дозы сестре, невесте (“чтобы укрепить силы”), рекламировал кокаин среди медиков… Казалось, еще один шаг, и успех у Фрейда в кармане, вместе с богатством и славой! В то время самым близким другом Зигмунда был молодой врач Эрнст фон Флейшлъ-Максоу. Однажды при вскрытии он инфицировал палец, пришлось ампутировать. Боль была страшной, и Фрейд ничтоже не сумнящеся и снабдил друга кокаином. Так Флайшл-Максоу стал чуть ли не первым в мире кокаинистом. Дошло до белой горячки: бедняге все виделись змеи, ползающие по его телу. А за Фрейдом надолго закрепилась репутация авантюриста и шарлатана.

…А с Мартой они все-таки поженились, втайне от ее родителей. Просто поехали в сентябре 1886 года в город Вандсбек и зарегистрировались в местной ратуше. Чуть позже была совершена и религиозная церемония, и Фрейду пришлось потрудиться, чтобы вызубрить все положенные молитвы на иврите.

Лет десять этот брак был совершенно счастливым. Автор психоанализа, которого обвиняли в пропаганде греха, свободных браков и возврата к первобытному состоянию, был страшно щепетилен в вопросах супружеской верности. Сразу после свадьбы он обещал Марте не иметь дело с “дурными женщинами”, и держал слово, чего бы это ему не стоило! И, когда, признавшись Юнгу, что видит эротические сны о тех самых “дурных женщинах”, выслушал совет: “Нет ничего проще избавиться от этого! Стоит только немного раскошелиться”, — Фрейд отпрянул в ужасе: “Я ведь женат!”

Но после рождения шестерых детей Зигмунд был слишком озабочен проблемой контролирования рождаемости, чтобы сохранить нежную привязанность к жене. А тут еще к ним переехала жить Минна Бейрнас, сестра Марты… И Фрейд, рассудив, что никаких обещаний жене относительно ее сестер не давал, позволил себе увлечься. “Минна очень похожа на меня самого: мы оба неуправляемые, страстные и не очень хорошие люди”, — мучился Фрейд. Впрочем, очень скоро он, по его собственному признанию, вообще потерял интерес к практической стороне секса. Зато теоретической стороной увлекся страстно…

С некоторых пор за Зигмундом стали замечать одну странность: самые естественные человеческие чувства он вечно переносил выворачивал на изнанку, невероятным образом перенося их в профессиональную сферу. Не даром одному сыну он дал имя Жан — в честь профессора Шарко (изобретателя лечения гипнозом и контрастного душа), а, когда они с женой ожидали шестого ребенка, заранее известил доктора Вильгельма Флисса, что назовет новорожденного Вильгельмом. Родилась дочь, Анна. Ее-то, одну из всех, Фрейд и полюбил. Но случилось это лишь когда Анна подросла и заинтересовалась психоанализом. Тринадцатилетней девочкой она присутствовала на лекциях отца и даже сидела в его кабинете, когда он принимал пациентов. Да то там! Заметив, что Анна слишком пристрастилась к вязанию, Фрейд постановил: “вязание — замещение сексуальной жизни”, и принялся “анализировать” саму Анну, не опасаясь обвинений в нарушении профессиональной этики! Этот психоаналитический курс длился целых три года.

Со временем Анна открыла собственную практику (она занялась изучением детской психологии, и принимала малышей в кабинете по соседству с тем, где Зигмунд принимал их родителей). И страшно ревновала отца к его “приемным детям” — ученикам. К тому времени все старшие братья и сестры Анны разлетелись из родного гнезда, и Фрейд о них совсем не вспоминал. Ведь свои отцовские чувства он давно перенес на молодых коллег, “родных по духу, а не по крови”. Правда, требовал взамен полнейшего подчинения и признания абсолютности собственной правоты. Кстати, после той американской истории Зигмунд принял трудное для себя решение прекратить знакомство с лучшим и любимейшем из своих учеников — Юнгом. И тот с горя лишился рассудка: стал слышать голоса, и часами ловил по дому приведений. Впрочем, через несколько месяцев Карл-Юнг поправился и вступил со своим учителем в отчаянную полемику. Высказал даже совершенно крамольную с точки зрения Зигмунда мысль: “случаются неврозы, в которых на первый план выходит не сексуальное, а социальная адаптация, угнетенность трагическими обстоятельствами, соображения престижа, религиозный фактор. Последний я усмотрел в самом Фрейде. Очевидно, он хочет воздвигнуть преграду против этого угрожающего содержания сферы бессознательного. Он относится к сексуальности как к святыне, на которую надо взирать с религиозным чувством. Фрейд — великий человек, одержимым своим демоном”.

Сначала Фрейд пошел по пути французского нейропсихиатра Жана Мартена Шарко, которого в парижских газетах называли “Наполеоном неврозов”. Тот, открыв, что причина нервных заболеваний не в анатомии, а в психологии, творил истинные чудеса, излечивая гипнозом. “Мне случалось, — писал Зигмунд Марте из Парижа, — выходить с его лекций с таким ощущением, словно я выхожу из Нотр-Дам, это новое представление о совершенстве!”

Метод психоанализа, открытый Фрейдом, по инерции тоже был принят в штыки. Но в конце концов Лондонский университет назвал Зигмунда в числе пяти величайших ученых современности (компания, правда, получилась разношерстной: физик Эйнштейн, каббалист Бен-Баймонид, философ Спиноза, мистик Фило и, наконец, Фрейд). Зигмунд усмехнулся: “Этому парню, Эйнштейну, было намного легче! За ним стоял длинный ряд предшественников, начиная с Ньютона, в то время как мне пришлось в одиночку пробираться через джунгли”.

Психоанализ начался с открытия метода свободных ассоциациях. От пациента не требовалось ничего, кроме денег (“Успех анализа зависит в первую очередь от того, насколько больной в него верит. А поверить проще, когда платишь врачу существенные деньги”, — рассуждал Фрейд, назначая за один сеанс не меньше 40 крон) и потока болтовни, в которой рано или поздно проявлялись мотивы забытых событий, когда-то травмировавших психику. Пациента полагалось уложить на кушетку и сесть у него в головах — эту диспозицию вместо прежней “глаза в глаза” Фрейд ввел после того, как одна дама в процессе лечения взялась выделывать всякие непристойности, желая соблазнить его.

Чуть позже Фрейд разгадал и тайну снов. Мысль о том, что ночные видения — это код потаенных желаний в образах-символах, пришла к нему в одном ресторане. Зигмунд даже просил владельца повесить табличку: “Здесь, в северо-восточном углу террасы, в четверг 24 июля 1895 года, вечером, доктором Фрейдом была открыта тайна сновидений”. Тот не повесил, и страшно прогадал — в считанные годы психоанализ стал невероятно популярен, потому что действительно помогал многим.

Даже знаменитая фрейдовская коллекция древностей (греческих, римских, египетских, всего 3000 предметов) была лишь болезненным проявлением его невроза. Все эти вазы, статуэтки, амулеты, кольца — по той же схеме, что и столица Италии, одновременно и завораживали Фрейда, и тревожили его: они служили материальным доказательством, что все проходит, что жизнь пронизана смертью. Смерти же Фрейд боялся до жути. В канун нового 1901 года, когда все кругом праздновали наступление нового столетия, он грустил: “ХХ век примечателен тем, что содержит день моего ухода из жизни”… Он все пытался предугадать дату — наиболее вероятным ему казался, почему-то 1907 год. Это предчувствие оказались ложными, зато сбылось другое. Когда на 75-летие в 1931 году Фрейд получил в подарок от своей ученицы — Мари Бонапарт (она происходила из рода Люсьена, брата Наполеона, и была замужем за греческим принцем Георгом) драгоценную античную вазу, он написал в благодарственном послании: “Надеюсь, я заберу это чудо с собой в могилу”. Так и случилось. По завещанию Фрейда его прах был помещен в эту самую вазу.

Словом, Фрейду все-таки пришлось однажды признать: не сексом единым жив человек! Это произошло, когда в 1914 году первые контуженные солдаты стали возвращаться из окопов мировой войны, терзаясь совсем иными переживаниями, нежели прежние пациенты доктора Фрейда. Закрывать на это глаза сделалось решительно невозможным, и Зигмунд выдвинул новую теорию: агрессия, или влечение к смерти — такое же естественное биологическое побуждение, как и инстинкт продолжения рода.

Операция прошла плохо, и через несколько часов он чуть было не отдал Богу душу: началось кровотечение, Фрейд пытался вызвать доктора, но звонок оказался сломан. Ни кричать, ни шевелиться страдалец не мог. Жизнь ему спас … душевнобольной карлик, который чудом заглянул в палату. Тот бросился в коридор и хватал медиков за полы халатов до тех пор, пока одна сестра милосердия все же не согласилась пойти посмотреть, в чем там дело. Кровотечение удалось остановить. Когда родные потребовали от оперировавшего врача ответа: почему Зигмунда оставили после операции без присмотра, тот объяснил, что счел пациента безнадежным. Ведь опухоль оказалась раковой…

В 1938 году обрушилась еще одна беда, на этот раз не только на Фрейда, но и на всех евреев Австрии: страну захватил Гитлер… За пять лет до этого книги Фрейда в числе прочих “неправильных” были сожжены в берлине “за растлевающую переоценку сексуальной жизни и попрание достоинства человеческой души”. Фрейд по этому поводу заметил: “Каков прогресс! В средние века сожгли бы меня самого, а сейчас удовольствуются только книгами”. Его куда больше расстроило тогда отступничество Юнга. Живя в нацистской Германии, тот был вынужден умолять власти отделить немецкий психоанализ от еврейского, и ограничиться разгромом последнего.

И вот теперь, когда фашист вошли в Вену, Фрейду без всяких аллегорий грозило быть разгромленным и сожженным (не даром в печах концлагерей погибли четыре его сестры). Его заключили под домашний арест, а имущество конфисковали. Дочь Анну вызвали на допрос в гестапо. Она боялась пыток и положила в карман яд. К счастью, не пригодился…

14 июня 1938 года Фрейд покинул Вену, город, в котором он прожил 78 лет. Из них 47 — в доме на Берггассе, 19. В Париже Фрейда торжественно встречали принц Георг и Мари Бонапарт. От ступенек вагона до “роллс-рейса” постелили красную бархатную ковровую дорожку — некогда по ней ступал Наполеон Бонапарт, возвратившись в Париж после победы под Аустерлицем. Вскоре Фрейда с семьей отправили в Лондон, в дом на Маресфилд гарденс. Но прожил он там чуть больше года.

Едва треволнения с депортацией улеглись, страшные боли снова дали о себе знать. Теперь Зигмунд почти совсем не мог есть. Раз только в полвторого ночи разбудил Анну и сказал, что голоден, но, отщипнул лишь крохотный кусочек хлеба. Он страшно исхудал. Последней книгой, которую Фрейд держал в руках, была “Шагреневая кожа” Бальзака. Он читал и усмехался: “Это как раз про меня”!

21 сентября 1939 года Зигмунд позвал к себе доктора Шура и, взяв за руку, спросил: “Вы помните о нашем разговоре? Вы обещали не оставлять меня на произвол судьбы, если дело зайдет столь далеко. Сейчас я ощущаю только мучения, и нет никакого смысла в моем существовании”. Решили подождать еще один день — не утихнет ли боль. Но боль, конечно, не утихла. И тогда доктор Шур ввел Фрейду смертельную дозу морфия. Страдалец заснул и больше не проснулся.

Перед смертью Фрейд уничтожил большую часть своих дневников, объяснив родным: “Я не хочу, чтобы психоанализ воспринимался как порождение поврежденного разума”.