Да и сам Василий Иванович, вопреки образу, созданному в кино братьями Васильевыми, верховой езды не любил и коней “не чувствовал”, как неоднократно пенял ему родной отец, Иван Степанович Чапаев, служивший в дивизии конюхом. Как-то раз, вернувшись из боя, Василий Иванович бросил во дворе упряжку, не позаботившись распорядиться, чтоб распрягли. А тут еще, как на грех, под седлами не оказалось войлока, и лошадиные спины были стерты до крови. Иван Степанович посмотрел, нахмурился, и пошел в штабную хату, на ходу поигрывая нагайкой. Отцовскую рукоприкладную “науку” комдив снес безропотно, а потом еще с час стоял на коленях, бася: “Тятя, прости, недосмотрел по дурости!”. И никто в дивизии такому делу не удивлялся.

Нравы в дивизии царили патриархальные. “За мародерство и грабеж бить плетьми, а после гнать взашей. Офицеров за игру в орлянку на деньги разжаловать в рядовые. За уход из расположения части на блуд в соседнюю деревню — арест на трое суток”, — гласил приказ Василия Ивановича. Увы! К последней мере приходилось прибегать частенько. Ведь чего катастрофически не хватало в маленьком чапаевском государстве, так это женщин! Поначалу бойцы и командиры возили за собой своих жен, но те быстро устроили свару на тему “чей муж главнее”. И комдив постановил выслать всех баб в тыл.

И все равно раздоры из-за женщин в дивизии не прекращались. Офицеры из кожи вон лезли, чтобы пристроить своих жен на должности при штабе и таким образом спасти их от “департации”. В итоге штат машинисток, стенографисток и телеграфисток был так раздут, что белые острили: “Очевидно, большевики много пишут”.

Сам же Василий Иванович жил бобылем. Не из аскетизма — просто ему катастрофически не везло в личном. А все потому, что раз в жизни отца не послушал…

К двадцати одному году Василий благополучно вернулся домой и стал плотничать с отцом и братьями. Они исходили с шабашками всю Самарскую губернию и соседний Уральский округ (позже Чапаев станет воевать в тех же местах, и сможет ориентироваться там безо всякой карты). Той весной 1908 года Чапаевы подрядились строить храм в самой Самаре. Там с Василием случилось два чудесных события. Первое, это что он, устанавливая на куполе крест, не удержался и слетел с двадцатиметровой высоты на землю, но остался цел и невредим — не считая крохотного шрама над верхней губой, который прикрыл, отрастив пышные усы. И второе — он смертельно влюбился в работницу с самарской кондитерской фабрики — шестнадцатилетнюю Пелагею Метлину.

Иван Степанович выбора сына не одобрил: “Разве ж это баба? Белоручка городская! Только и умеет, что конфеты в коробки укладывать”. Но у Пелагеи были такие блестящие черные глаза-вишенки, такая озорная улыбка, такие кудрявые, шелковистые волосы, и еще голос — звонкий-презвонкий, как колокольчик... Словом, Чапаев не устоял.

Семь лет Василий и Пелагея прожили душа в душу. Дети рождались один за другим. “Вылитая черноглазая сука-мать”, — восхищался Чапаев, глядя, как жена возится с двумя малышами, уже вынашивая под сердцем третьего. И тут-то счастье кончилось: шел 1915 год и Василия забрали на войну. Два года он служил разведчиком. Дослужился до унтер-офицера, был трижды ранен, с десяток раз контужен, сделался за храбрость и военный талант полным Георгиевским кавалером, то есть имел Георгиевские Кресты 1-ой, 2-ой и 3-ей степени, а также Георгиевскую медаль с бантом.

А Пелагея тем временем затосковала, задурила, и стала в открытую путаться с соседом, о чем сыну на фронт и отписал отец. Да только развестись с неверной, но все же любимой женой Василию в тот раз так и не удалось — приехав в отпуск, он посмотрел на Пелагею и немедленно ей все простил. На радостях пошли к фотографу и сделали снимок: бравый Георгиевский Кавалер с красавицей-супругой… А потом отпуск кончился, Василий Иванович уехал на фронт, и Пелагея взялась за старое. Кончилось тем, что она совсем ушла к любовнику, бросив детей: Аркашу, который едва научился ходить, трехлетнюю Клаву и четырехлетнего Сашку. А Пелагеин любовник оставил семерых детей на парализованную жену (их потом подкармливал сердобольный Чапаев).

С тех пор Василий Иванович видел свою неверную жену только однажды, и то случайно — ехал в бричке, она шла по дороге навстречу. Чапаев слез с козел, догнал Пелагею, схватил за руку: “Вернись, Христом Богом прошу!”. А в бричке у него тем временем сидела уже другая жена — тоже, по странному совпадению, Пелагея. И такая же беспутная!

Став комдивом, Василий Иванович поселил жену и пятерых детей (троих своих, двоих приемных) в деревне Клинцовке, при артскладе дивизии. Раз в три-четыре недели приезжал к ним на побывку с фронта, словно с плотницкой шабашки. И каждый раз вперед себя посылал телеграмму начальнику артсклада — Георгию Живоложинову. Мол, предуведоми Пелагею, пусть пироги печет, избу моет, детей причесывает. А однажды телеграф засбоил, и Чапаев нагрянул домой сюрпризом. Дверь в спальню оказалась заперта. Василий Иванович подергал-подергал, позвал: “Поля, это я!”... Он даже не успел ничего понять, как из-за двери начали стрелять. Оказалось — Живоложинов, давно уже тайно хаживавший к чапаевской жене. Василий Иванович плюнул да уехал. А Живоложинов с перепугу сбежал из дивизии в банду Серова.

С тех пор Чапаев словно искал смерти. Ездил без охраны, гулял во весь рост по окопам, а, главное, стал дерзок с начальством.

В столицу прибыл в черной бурке, с картонным чемоданчиком в руках. Устроился в роскошной гостинце “Княжий двор”. Добросовестно ходил на занятия в Академию. “Где находится река По?”, — спрашивал Василия Ивановича учитель географии. Чапаев сердился: “Какая еще По? Вы-то сами знаете, где находится река Солонка?! А ведь там сейчас бои”... Через два месяца Василий Иванович из Академии сбежал.

Его могли бы строго наказать за неподчинение приказу. Но дело кончилось пустяком — присматривать за непокорным, неуправляемым Чапаевым послали политкомиссара. Это был начинающий писатель Дмитрий Андреевич Фурманов.

Так началось противоборство между начдивом и политкомиссаром, позже описанное Фурмановым исключительно как политическое. Дмитрий Андреевич слал начальству свои телеграммы, Василий Иванович — свои. И оба требовали прислать комиссию. Пока шел обмен посланиями, Анна Никитична даром времени не теряла — устроила в дивизии окопный театр.

Труппа, состоящая в основном из самой Наи (к ней время от времени присоединялись случайные актеры или кто-то из красноармейцев), разъезжала по бригадам. Зрители размещались амфитеатром: первый ряд лежа, второй сидя на скамьях, третий стоя, а четвертый верхом. С некоторых пор на почетном, сидячем ряду стали частенько видеть Василия Ивановича...

Фурманов сходил с ума от ревности. Слал на соперника доносы в ЧК, обвинял в анархизме, предательстве идеалов революции и еще коварстве: мол, комдив специально подстраивает так, чтобы он, Фурманов, каждый раз оказывался в наиболее опасных местах сражения, прямо как библейский царь Давид посылал на смерть законного мужа своей Вирсавии. Самому Чапаеву Дмитрий Андреевич тоже писал. Вот отрывки: “К низкому человеку ревновать нечего и я, разумеется, не ревную. Такие соперники не опасны, таких молодцов прошло мимо нас уже немало. … Она действительно возмущена вашей наглостью, и в своей записке, кажется, достаточно ярко выразила Вам свое презрение”. Просто какое-то письмо Пушкина барону Геккерну накануне дуэли! Чапаев этих тонкостей не понимал и в ответ просто обозвал Фурманова “конюхом”.

Тем временем дела Василия Ивановича с Анной понемногу продвигались. Великий тактик — он надумал шантажировать ее, грозясь жениться на одной телеграфистке, и Анна Никитична чуть было не дрогнула. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы, наконец, в штаб дивизии ни прибыла долгожданная комиссия. Ее возглавлял Валериан Куйбышев, он признал Фурманова виновником конфликта и отослал из дивизии вон — увы! — вместе с “окопным театром”. Раздосадованный Василий Иванович поклялся любыми путями, правдами и неправдами вернуть Наю в дивизию, но не успел — ведь жить ему оставалось всего полтора месяца…

4 сентября 1919 года Чапаев ездил в станицу Сахарная, где бойцы, по ошибке не поставленные на провиант, взбунтовались с голоду. Василий Иванович уладил конфликт, приказав двум другим бригадам поделиться хлебом, выступил на митинге перед обиженными красноармейцами. В Лбищенск вернулся в полвторого ночи, хотел протелеграфировать в штаб армии — телеграф не работал. Чапаев сразу заподозрил неладное и приказал трубить боевую тревогу. Не хватило каких-то десяти минут — белые напали, не дав красноармейцам толком проснуться.

Что это было? Закономерная катастрофа, которую предвидел Чапаев? Случайность? Неизбежный конец, рано или поздно настигающий любого героя? А, может быть, чей-то заговор? Очень уж не ко времени испортился телеграф… И, потом, до Лбищенска белоказачьему корпусу идти было 130 километров по красному тылу. Как можно не заметить двенадцать тысяч конных казаков в голой степи — загадка. Тем более, что вокруг Лбищенска ежедневно летали разведывательные аэропланы, незадолго до описываемых событий подаренные Чапаеву Троцким. Вот Троцкого-то — давнего недоброжелателя не в меру удачливого комдива — и называют в числе наиболее вероятных организаторов заговора…

Есть, впрочем, и еще один кандидат на роль “иуды” — супруга комдива, Пелагея Ефимовна. 31 августа она приезжала в Лбищенск мириться, но Василий Иванович велел ее к себе не пускать. Могла ли она оценить положение дел и передать все Живоложнову? Кто знает… Но только через несколько лет обнаружились документы, доказывающие, что белая разведка платила Живоложнову за сведения о Чапаеве.

И все же историки не берутся сказать точно, как погиб Василий Иванович. Официально он вообще до недавних пор числился в пропавших без вести. Его тело пытались отыскать и красные, и белые, было обещано огромное вознаграждение. Пелагею Ефимовну несколько раз вызывали в Москву на опознание — тщетно. А отец, Иван Степанович Чапаев ходил по гадалкам, и те в один голос уверяли, что Василий жив. После поползли слухи, что в архивах хранятся протоколы допроса Чапаева контрразведкой уральского казачества. Якобы, белые захватили тяжело раненого Василия Ивановича, выходили его и стали уговаривать перейти на их сторону. Но Чапаев отказался и был расстрелян. Сторонники этой версии считают: именно узнав о том, что белые расстреляли Василия Ивановича, его лучший друг — Петр Исаев покончил с собой.

Между прочим, никакой Анки в дивизии вообще никогда не было. Зато была медсестра Мария Андреевна Попова, на которую раненый пулеметчик однажды навел наган и таким образом заставил лечь у пулемета и стрелять по врагам, о чем Мария Андреевна и вспоминала потом с содроганием долгие годы. Анкой же она сделалась не иначе как в честь Анны Никитишны. После смерти Фурманова (а Дмитрий Андреевич скончался в 1930 году от весьма подозрительного менингита) Ная стала полновластной хозяйкой его литературного наследия и, естественно, была приглашена консультантом на съемки “Чапаева”. Именно она и присоветовала оживить сюжет вымышленной романтической линией — реальные любовные драмы, которыми изобиловала жизнь Василия Ивановича, не годились для мифотворчества.

Вторая жена Чапаева все душевные силы бросила на то, чтобы уберечь от репрессий любовника. Живоложнова много раз арестовывали, но Клавдия Ефимовна вела сыновей Чапаева к следователю и те подтверждали, что их воспитывает и кормит никто иной, как “дядя Георгий”. И все же в 1929 году Живоложнова выслали в Караганду, и тогда Пелагея Камешкерцева с горя сошла с ума — ее отвезли в скорбный дом, в Самару.

К счастью, никто из детей Василия Ивановича во всем этом круговороте не пропал. Старший — Александр сделался кадровым военным, прошел всю Великую Отечественную и вышел в отставку генерал-майором. Аркадий стал летчиком и испытывал вместе с Валерием Чкаловым истребители — и так же, как Чкалов, погиб на испытаниях накануне войны. Ну а Клавдия, помыкавшись по детдомам, выучилась и стала главным собирателем материалов о своем героическом отце. И всех троих объединяло одно — стойкая нелюбовь к всенародно любимому фильму “Чапаев”, исказившему реальную жизнь их отца.

…Уже после выхода фильма река Урал поменяла русло, и теперь течет по тому месту, что указали старики-венгры как могилу Чапаева. Так что, похоже, в одном кинематографисты оказались правы: последнее пристанище легендарный комдив все-таки нашел на дне.