КОГО ВСЮ ЖИЗНЬ ИСКАЛА ЛИДИЯ РУСЛАНОВА?
Когда Лидия Русланова (настоящее имя – Агафья Лейкина) - пела “Степь да степь кругом”, каждый ее слушатель чувствовал, что вот-вот замерзнет насмерть вместе с ямщиком. Когда запевала свои развеселые “Валенки”, - люди на время забывали все свои неприятности и беды. Да и сама Лидия Андреевна была счастлива, когда пела. Хотя в жизни Руслановой были и огонь, и вода, и медные трубы, и сума, и тюрьма, и даже кое-что пострашнее! Но после каждого падения эта великая
женщина находила силы для нового взлета…СУМА
Когда-то давно царь выселил общину старообрядцев на Волгу, под Саратов, так образовалась в России деревня Чернавка. Старообрядцы жили бедно, хоть и работали от зари до зари, почитали Хориста и Христовы заповеди, держали себя строго, чтобы не нагрешить по скудоумию, с чужаками не якшались. Песни, которые бабы пели в деревне, и песнями-то назвать трудно: на свадьбах там “причитали”, на похоронах - “вопили”, а в обычные дни просто “стонали”. И, накладывая истовый двуперсный крест, шептали опасливо: “времена пошли смутные, тяжкие, все труднее нести светлого Бога в душе, скоро быть беде”. А беду старообрядцы испокон нутром чуяли.
В семью Лейкиных беда пришла под именем русско-японской войны. “Настоящая песня, которую я впервые услышала, был плачь – вспоминала через полвека Лидия Андреевна. – Отца моего в солдаты увозили, Бабушка цеплялась за телегу и голосила, Потом я часто забиралась к ней под бок и просила: повопи, баба, по тятеньке! И она вопила – “на кого ж ты нас, сокол ясный, покинул?” Бабушка не зря убивалась”. Андрей Маркелович Лейкин – единственный кормилец – так и не вернулся к своей семье с манджурских сопок, “пропал без вести” - написали в уведомлении. Его жена Татьяна, помаявшись некоторое время с троими малыми детьми, слепой свекровью и больным, не встающим с печи свекром, устроилась на кирпичный завод в Саратов, где очень скоро надорвалась и заболела. Она неподвижно лежала на лавке – только глаза горели из-под платка, а маленькая Агафья пела ей – пела все, что знала, пела, чтобы заглушить страх и жалость – к матери, к себе самой, к младшеньким… Агаше исполнилось шесть лет, когда Лейкины завыли над Татьяной.
Агафья была в старшей дочерью – некрасивая, коренастая, зато крепенькая девочка со степенным характером, серьезная – такие жизни нужны, такие всегда прочно на ногах стоят. Заботы о двух младшеньких отныне лежали на ней да еще на слепой бабке. Вот и стали они ходить по деревням, а то и по самому Саратову-батюшке, христарадничать, и Агаша давала свои первые концерты, благо голосом Господь наградил – пела частушки, кричала зайцем и лягушкой, а бабка причитала: “сироты, мамка их померла, а батя их за веру царя и отечество кровь проливает, подайте копеечку”. Но скоро и бабку отнесли на погост. Двое несмышленышей и не поняли, что остались одни на свете, а вот семилетняя Агаша испугалась по-настоящему: что-то с ними теперь будет, время-то смутное, любой сирот обидеть может… И тут им повезло – одна чиновница, очарованная голосом юной певуньи, решила за свой счет пристроить детей по приютам, а старшенькую – так в самый лучший Саратовский приют, где был организован собственный детский церковный хор. Туда детей крестьянского сословия не принимали, вот и пришлось Агашу Лейкину записать Лидией Руслановой – так звучало благороднее.
Скоро на клиросе Лидия стояла впереди всех. И скоро весь Саратов знал ее под именем “Сироты”, а в скромный приютский храм стекалась такая толпа желающих ее послушать, что и бывало и не протолкнуться. В 1908 году Сироту услышал писатель Иосиф Прут, вот что он рассказывал о впечатлении: “В полной тишине на угосающем фоне взрослого хора возник голос. Он звучал все сильнее и было в нем что-то мистическое, нечто такое непонятное… я улышал шепот стоящей рядом монашки: “Ангел! Ангел небесный”. Голос стал затихать под куполом храма, растаял так же неожиданно, как и возник”. После службы Прут незаметно протянул девочке серебряный полтинничек (приютским строго-настрого запрещалось брать подаяние), но через минуту с досадой заметил, как она, выйдя на паперть, положила денежку в протянутую руку безногого солдата с георгиевским крестом. Позже, познакомившись с Лидией Андреевной – уже прославленной певицей – Прут узнал, что тот солдат был ее отец; что они оба делали вид, что не знают друг друга – если б узнали, что у Сироты есть кормилец, могли бы отчислить из приюта. А какой из него кормилец, без ноги-то! Его самого нужно было подкармливать, вот Лилия и брала потихоньку деньги у прихожан.
БОГАЧЕСТВО
Младенческий голосок все надрывается и надрывается – опять выдалась бессонная ночь. Сынок такой же голосистый, как его мать. “Спи касатик мой усни, угомон себе возьми”, - поет семнадцатилетняя Лидия, качая зыбку. Теперь она – сестра милосердия, с шестнадцатого года кочует с санитарным поездом по фронтам (Россия снова воюет, теперь с немцами). Вот уже год как Лидия – мужняя жена. Интендант Виталий Степанов – белокурый высокий красавец лет тридцати пяти, из благородных. Когда он обратил на нее свой серо-синий взор, Лидия сначала испугалась – ну не может быть ей такое везение! На венчании Руслановой казалось, что такого огромного счастья ни у кого из людей с самого сотворения мира не бывало, но, когда родился сынок, оказалось, что счастья бывает еще в два раза больше! Сыночек – лидушкин касатик, волосики белые, шелковые, ножки-ручки крепенькие, щечки нежные, глазки серо-синие, веселые, как у отца... Каждую рубашечку, каждую пеленочку Русланова перецеловала раз по сто. А потом счастье вдруг кончилось. Сначала исчез муж – вроде, какая-то цыганка его околдавала, да так, что он на нее казенные деньги растратил...
А потом из дома исчез и грудной сын. Лидия раненой птицей металась улицам, кричала, звала. Бегала и на квартиру к цыганке – увы! Съехала разлучница, исчезла, прихватив с собой все Лидочкино счастье. И пожаловаться нельзя – ведь родной отец сыночка увез! Да и куда жаловаться, когда на дворе 1917 год, революция, неразбериха! Лидия Андреевна думала, не пережить ей этакой беды. Пережила! Отплакала двух своих самых любимых людей, препоручила их заботам Господа и … стала жить дальше.
Вернувшись в родной Саратов, Лидия вспомнила о пении. Ее даже взяли в консерваторию – профессор Медведев, услышав голос Руслановой, понял: вот самородок, алмаз, его бы огранить… Два года учил ее на собственные деньги, надеялся выпестовать оперную звезду, да только самородок огранке не поддавался – то ли сопрано, то ли меццо-сопрано, то ли колоратурное – не поймешь. “Она у вас до сих пор не умеет правильно петь. Она ведь не диафрагмой поет”, - упрекали профессора. “Не диафрагмой, - соглашался тот. - Лучше! Она поет душой!” Ну не умещалась ее большая душа в рамки академического пения! Пришлось из консерватории уйти.
1919 год. Снова война – на этот раз гражданская. Лидия – профессиональная певица. Она ездит по городам, поет для солдат перед отправкой на фронт. Смотрит на них и жалеет: “Какая судьба им будет? Может, лежать где-нибудь в болоте с закрытыми очами”… Принимают ее с восторгом, да и сама артистка чувствует серьезность своего искусства, и к дару своему относится почтительно, без тщеславия и звездных заскоков: поет сколько есть сил, потом кланяется земным поклоном, и степенно уходит. “Саратовская птица” звали ее тогда. Совсем не красавица, ширококостная, с обычным деревенским лицом. Ее наряд не похож на сценический костюм – Русланова одета в точности так, как в те времена еще не перестали одеваться крестьянки: цветастая нарядная панева, душегрейка. На ногах – лапти (позже их сменят сапожки, в остальном костюм останется неизменным на всю ее жизнь). Волосы скрывает платок – непременная деталь одежды замужней женщины. Да, Русланова снова замужем – уже, правда, без венчания. Да и не стал бы штатный сотрудник ВЧК Наум Наумин, прямолинейный, фанатичный, для которого мир делился на товарищей и врагов, венчаться в церкви. С ним Русланова прожила долгих 10 лет пока не разлюбила. Да и время комисаров в кожаных куртках ушло, начиналась мирная жизнь, со всеми ее полутонами.
Несмотря разудалость и свободу нравов, царившую в мире эстрады, Русланова любовников заводить не умела – как встретила в 1929 году свою новую любовь – конферансье Михаила Гаркави, так и развелась с прежним мужем и скоро снова вышла замуж. Гаркави – невероятно толстый, невероятно обаятельный, невероятно легкий, умел превращать жизнь в праздник – любил поесть, любил хорошие сигары, любил соврать что-нибудь остроумное. И, конечно, любил красивых, тонких, изысканных женщин. А женился на крестьянке Руслановой – было в ней нечто такое, что проявлялось не с первого взгляда, но цепляло всерьез, и самые завидные женихи всегда доставались ей… Гаркави сам знал толк в книгах, в картинах да в драгоценностях, и жену пристрастил. При нем Лидия Андреевна увлеклась коллекционированием, благо концертов да гастролей было много, и заработки позволяли. Пожалуй, стала Лидия Андреевна и жадновата до материальных ценностей – а что поделать, наголодалась в детстве-то! Почти двадцать лет она копила богатство, пока все не изъяли при аресте: две дачи, три квартиры, четыре автомобиля, антикварная “павловская” мебель, кровать карельской березы, принадлежавшая Екатерине Второй, километры дорогих тканей, сотни шкурок каракуля и соболя, рояли, сервизы, шкатулка с 208 бриллиантами общей стоимостью два миллиона рублей и … 4 картины Нестерова, 5 – Кустодиева, 7 – Маковского, 5 – Шишкина, 4 – Репина, 3 – поленова, 2 – Серова, 3 – Малявина, 2 – Врубеля, 3 – Сомова, 3 – Айвазовского и по одной Верещагина, васнецова, Сурикова, Федотова, Тропинина, Левитана, Крамского, Брюллова и так далее. Дворник дома, понятой при описании квартиры, будет восклицать: “Во где богачество!”. Потом его же - в целях ограничения круга информированных лиц – приглашали на опись дач, и дворник переменил свое мнение: “На той квартире было г-но. На дачах – во где богачество-то несметное! Во богачество!”
Но это случится еще не скоро, лет через пятнадцать, а пока Русланова смело вешает на себя музейные бриллианты прямо поверх крестьянского платья – ей все позволено, пришло ее время, она – королева! Сам Шаляпин про нее написал в одном письме: “Вчера вечером слушал радио. Поймал Москву. Пела русская баба. Пела по-нашему, по-волжскому. И голос сам деревенский. Песня окончилась, я только тогда заметил, что реву белугой. Все детство передо мной встало. Кто она? Крестьянка, наверное. Уж очень правдиво пела. Талантливая. Если знаешь ее, передай от меня большое русское спасибо”.
ЛИДКА-СТРЕПТОЦИД
Ее побаивались, она могла без застенчивости отбрить. Однажды Русланова попала на концерт некой певички. Девица, закутанная в цыганскую шаль, выводила своим отнбдь не выдающимся голоском что-то томное, с придыханием. Русланова поднялась из зрительского кресла: “пойду за кулисы. Поговорю с этой шепталкой!” Михал Гаркави бросился следом – знал, что за такое пение его жена и прибить может! А Русланова уже выговаривала бедной девице: “Если голоса нет – садись в зал, слушай других. И потом, что же ты объявляешь, любезная моя? Народная песня Сибири! Да когда это в Сибири такое пели? Ты, любезная, народную песню не трогай. Она без тебя обойдется, да и ты без нее проживешь. Вот так-то, любезная моя!”
Однажды Русланова выступала на дипломатическом приеме. Жена посла прощаясь с ней, преподнесла пакет с шелковыми чулками. Русланова сказала: “Мадам, русской актрисе эдаких подарков не дают”, - и отдала пакет горничной, что принесла ее норковую шубу, прибавив от себя еще и сторублевку “на чай”. А вот эпизод на приеме у Сталина мог кончиться для Руслановой плохо. “Угощайтесь”, - предложил певице Иосиф Виссарионович. “Я-то сыта. А вот моих земляков в Поволжье накормите! Голодают!” “Рэчистая, - буркнул Сталин, и с тех пор Русланову в Кремль не приглашали. Да и не любила она выступать перед важными людьми – ее тянуло к простым людям, особенно – к солдатам. Никому на свете Русланова не призналась бы, что в ее сердце до сих пор живет сумасшедшая надежда найти сына, узнать его повзрослевшее лицо среди тысячи незнакомых лиц. Он был ребенком войны, и найти его Русланова рассчитывала на фронте.
На финской войне Русланова с Гаркави дали 101 концерт – большинство из них – под открытым небом, да в легких сценических костюмах, да в тридцатиградусный мороз! Русланова пела, а изо рта у нее валился пар. Ну как тут не простудиться! Но Лидия Андреевна глотала по несколько раз в день красный стрептоцид, уже в те времена признанные чуть не ядовитым, и ничто ее не брало! Коллеги прозвали ее “Лидка-стрептоцид”; прозвище Руслановой нравилось.
ВОДА, ОГОНЬ И МЕДНЫЕ ТРУБЫ
Великая отечественная стала четвертой войной Лидии Руслановой. Много было артистов, ездивших с концертами по фронтам, но такого, как Русланова, не делал никто. На ее деньги были изготовлены две батареи минометов – тех, что назывались “катюшами”. Она пела на всех фронтах, прямо под открытым небом, прячась от проливных дождей где-нибудь под самолетным крылом. Впрочем, сыпалось на ее голову с неба и кое-что пострашнее дождя, например, под Ельней, когда во время концерта прилетели миссершмиты и стали бомбить – Русланова не прервала концерта.
Однажды под Вязьмой она пела в землянке для троих солдат – им предстояло идти в разведку. Ночью одного из них принесли с тяжелым ранением. Он стонал в беспамятстве и все звал маму. Русланова села возле него, взяла за руку и запела тихонечко колыбельную: “Спи, касатик мой, усни, угомон себе возьми”. Пела и слез не сдерживала, думала: может, это сын ее умирает. Вскоре его увезли, уехала и Русланова, так и не дознавшись – жив ли? Прошли месяцы. Уже на другом участке фронта актерская бригада выступала на открытой поляне. К Руслановой кинулся боец с Золотой Звездой на гимнастерке – это был тот самый юноша: “Помните, вы мне пели, когда я умирал?”. “У тебя есть мать?”, - с затаенной надеждой спросила Лидия Андреевна. “Есть, конечно, она дома, в деревне!”, радостно ответил парень, не замечая горького разочарования в глазах певицы. А позже, в районе Сухиничей, снова встретила Русланова того бойца, и снова он был ранен, и снова звал: “Мама!”. Лидия Андреевна шептала ему: “Тише, тише, сынок! Вот я спою тебе, и ты снова выздоровеешь!”. Так и вышло. И после в ком только Руслановой не виделся ее пропавший сын! Например, в одном из трех летчиков - они пожаловались ей, что не услышат концерта, потому что улетают на задание. “Летите. А вернетесь, я вам спою”. Она ждала их на аэродроме, стояла, волновалась: “Вдруг не вернутся?”. Вернулись глубокой ночью, и счастливая Русланова пела для них троих.
В мае 42-го Лидия Андреевна приехала во Второй гвардейский корпус. Командовал им герой Советского Союза генерал-лейтенант Владимир Викторович Крюков, еще сЛенинградской высшей кавалеристской школы близкий друг Георгия Константиновича Жукова. Незадолго до войны Крюков перенес страшный удар: во время одной его командировки пошел слух, что он арестован как враг народа (шли массовые аресты среди комсостава), и его жена отравилась уксусной эссенцией. Генерал не думал, что когда-нибудь сможет еще кого-нибудь полюбить, но Русланова, едва вошла (сильная, порывистая, пальто на распашку) его сразила. После концерта Владимир Викторович пригласил артистку пройтись. Вдруг генерал стал к чему-то прислушиваться: “Ребенок плачет. Девочка. Показалось, наверное. Нет, правда плачет!”. Теперь плачь – откуда-то из-за линии фронта - услышала и Лидия Андреевна. А Крюков проджолжил: “У меня дочь в Ташкенте. Совсем маленькая. Так тоскую по ней… И очень волнуюсь – ведь без матери осталась!” Русланова новым взглядом окинула невысокую, нестатную фигуру генерала. Спросила: “Хотите, я выйду за вас замуж?”. “Неужели правда выйдете? – поразился Крюков. – Но если правда, вы никогда об этом не пожалеете!” Догадавшись о романе примадонны, коллеги стали было подпаивать Гаркави, чтоб не мешал. Лидия Андреевна гневно сверкнула глазами: “Не сметь!”. А Михаилу объявила, что подает на развод.
Почему она, женщина глубоко верующая, воспитанная в самых строгих правилах, делала то, о чем, к примеру, ее мать и помыслить не могла – бросала мужей, разводилась? Неужели дело в том, что, став всенародной любимицей, почувствовала себя неподвластной общему для всех Божьему закону? Наверное, дело не в этом. Просто по ее понятиям, при живом первом муже, с которым она была венчана, и который оставил ее соломенной вдовой, остальные ее мужья были не вполне законными, а ее обязательства перед ними – не вполне настоящими. Но вышло так, что с Крюковым Русланова сошлась всерьез, и ее четвертый брак стал самым настоящим и самым счастливым. Как и полагается и полагается хорошей жене до блеска вымывала полы, пекла пироги, стирала белье, то и дело прижимая намыленное мужнино исподнее к груди – такое простое, такое деревенское выражение супружеской любви…
И мачехой Лидия Андреевна стала образцовой. Сразу после свадьбы с Крюковым поехала в Ташкент, забрала маленькую Маргариту, устроила в Москве, а после воспитывала в любви и строгости – в точности так, как написано в педагогических книгах, которых Русланова никогда не читала. Когда Маргоше исполнилось шестнадцать и пришла пора получать паспорт, она попросила записать ее Крюковой-Руслановой…
Когда генерал Крюков со своим гвардейским корпусом, входившим в Первый Белорусский фронт (им командовал маршал Жуков) сражался в Берлине, в городе появилась и Русланова. Рассказывают, как на подъезде к Берлину ее пытались не пустить, но откуда-то вдруг прорвались немцы, и нашим постам стало не до артистов - так Лидия Андреевна проехала буквально сквозь огонь и подоспела к Рейстагу через считанные часы после его покорения. И дала прямо на ступеньках свой самый знаменитый концерт. Она и сама сбилась со счету, сколько раз ей тогда пришлось исполнить одни только “Валенки”. Двоих гармонистов-аккомпаниаторов, которыми обычно обходилась Русланова, оказалось мало – в перерыве на глаза Лидии Андреевны попался дорогой немецкий аккордеон. Кто здесь умеет играть? Нашелся один солдат, выпускник московской консерватории – правда, фортепианного отделения, но и на аккордеоне играть умел. Лидия Андреевна наспех его учила: “Ты, милок, сыпь больше мелких ноток, озоруй, соревнуйся со мной. Да встань с табуретки, разверни плечи, пройдись следом за мной. Или не играл в деревне? Не играл, я так и знала. Так учись!” Это был 1120 и последний фронтовой концерт Руслановой. После него Жуков наградил Лидию Андреевну орденом Отечественной войны 1-й степени. В 1947 году Постановлением Политбюро ЦК ВКПб его как “незаконно присвоенный” у нее отобрали…
ТЮРЬМА
В субботу 18 сентября 1948 года в пять часов утра в собственной квартире арестовали Владимира Викторовича Крюкова – он собирался выйти из дома и поехать во Внуково встречать с гастролей жену. Лидию Андреевну арестовали несколькими минутами раньше, в Казани, когда она входила из гостиницы. Официальной причиной ареста было “грабеж и присвоение трофейного имущества в больших масштабах. А также буржуазное разложение и антисоветская деятельность”. Но состояние Крюковых-Руслановых, при всей его громадности, было все же не большим, чем у Антонины Неждановой, Ирмы Яунзем, Владимира Хенкина, Леонида Утесова, Валерии Барсовой, Исаака Дунаевского… Настоящей причиной ареста была … ревность Сталина к полководческой славе Жукова и, подбираясь к самому маршалу, уничтожал его окружение. Жуков хоть и попал в опалу, но от тюрьмы чудом спасся. Крюкову дали 25 лет исправительных работ (просто повезло, что в тот год Сталин вдруг ненадолго отменил смертную казнь). Руслановой – 10. Оба были отправлены в Тайшет, в Озерлаг.
Лидия Андреевна вошла в барак в обезьяней шубе с манжетами из чернобурки, в сапогах из тончайшего шевро. Села за стол, закрыла руками лицо: “Боже мой, как стыдно! Перед народом стыдно!”
Среди зеков Озерлагеря было много актеров, певцов, музыкантов. У начальства возникла идея собрать их в культбригаду – им выписали максимально возможный паек, окружили относительным комфортом. И… разрешили выступать перед другими осужденными. Концерт как концерт, только вот аплодисменты запрещены. Впрочем, когда пела Русланова, лагерное начальство первое не выдерживало и начинало бить в ладоши, а за ними уж и все остальные. “Концертный зал” организовали в столовой. Жизнь налаживалась… Будь Лидия Андреевна посговорчивее, ее жизнь в заключении была бы сравнительно сносной. Но куда девать “рэчистость”, коли господь ею наделил!
Однажды в барак явился капитан Меркулов и гаркнул:
- Для кого?
- Для участников совещания по особым лагерям. Из самой Москвы кто-то будет!
- Я выступаю только перед заключенными.
- Это приказ начальника лагеря.
- Вот пусть он сам придет и попросит.
Пришел не начальник, а только его заместитель, но упрашивал по-хорошему. Русланова согласилась. Но на том концерте она спела только три песни и, невзирая на крики и аплодисменты золотопогонников, скрылась за кулисы: “Хватит. Больше петь не буду. Надо было слушать меня в Москве”.
По ходатайству капитана Меркулова Лидию Андреевну перевели в печально знаменитый Владимирский централ, заменив 10 лет исправительно-трудовых лагерей на 10 лет тюремного заключения. И уж там-то Русланова хлебнула горя полной ложкой. Достаточно сказать, что она перенесла бесчисленные заключения в ледяной карцер шириной в один метр и длинной в два и 12 воспалений легких.
После смерти Сталина и ареста Берии маршал Жуков быстро вернул себе утраченные позиции и заставил быстро пересмотреть дело Крюкова и Руслановой, хотя после тех показаний, которые под пыткой все-таки дал против него Владимир Викторович, видеться с друзьями больше никогда не пожелал.
5 августа 1953 года 53-летняя Лидия Андреевна появилась в Москве. Идти ей было некуда – ведь вся недвижимость была конфискована. Она отправилась по первому адресу, пришедшему ей на ум – к давнему другу, писателю Виктору Ардову. Открыва дверь, Ардов как ни в чем ни бывало сказал: “А, Лида! Заходи скорей! Есть потрясающий анекдот!” В конце августа вернулся и Владимир Викторович. Супруги вместе с Маргошей поселились в какой-то съемной квартире. О том, чтобы продолжить концертную деятельность. Русланова отказывалась даже говорить. Она была уверена, что простые люди считают ее, бывшую зечку, настоящей антисоветчицей. Но однажды выглянув в окно, увидела Русланова своего мужа – спина согнута, плечи остренькие, какой-то весь забитый, бредет к метро, натыкаясь на прохожих. А ведь он – герой, генерал! Проглотив злые слезы, решила: “Жива не буду. Но станешь ты, Крюков, на машине ездить, на даче жить. Никто тебя больше не толкнет!” Пришлось возвращаться на эстраду.
За два часа до начала концертный зал имени Чайковского был окружен многотысячной толпой. Перед тем, как спеть первую песню, Русланова никак не могла подавить дрожь в губах. Но – обошлось. Возвращение на сцену вышло триумфалным. А скоро у семьи появилась машина и каменный дом в Переделкине – с колоннами, с гаражом, с террасой, выходящей к пруду. Удалось даже вернуть часть конфискованного имущества – во всяком случае картины, 103 из 132.
БАРЫНЯ
Когда Владимир Викторович умер, Русланова целый год не пела. Думала – теперь уже все. Но … снова вышла на сцену. Теперь ее звали Барыней; на эстраде она, как и прежде, была первой и неподражаемой. Говорила Иосифу Кобзону:
- Ну что, Кобзончик, кто у кого в антураже, а?
- Барыня, да вся наша эстрада у вас в антураже!
Приглашений на концерты было много, а на большие праздники – аж по 5 на день. Как всюду успеть, ведь народу-то на улицах - тьма тьмущая, никакой машине не проехать. Пришлось договориться с институтом им. Склифосовского – Русланова выступает перед врачами бесплатно, но за это ей по праздникам предоставляют “скорую помощь” с мигалкой.
Наступает 7 ноября. Русланова выступала на ЗИЛе потом на ткацкой фабрике, что на Варшавском шоссе. Оттуда нужно ехать на второй часовой завод, что в начале Ленинградского проспекта. На Большом Каменном мосту – гулянье. Шофер Витя включает мигалку и – во всю мощь - сирену. Дорого до Моссовета по улице Горького заняла сорок минут. “Опаздываем”, нервничала Русланова. И тут чуть не под колеса “скорой” бросился человек: “Доктор, скорее, женщина рожает, плохо ей!” Тем временем какие-то люди открыли двери, вытащили носилки, погрузили в рафик молодую женщину. “Ребята, никакие мы не врачи, а артисты. Поглядите, ведь это Русланова!” Не слушают! Пытались было поехать побыстрее к какой-нибудь больнице – куда там! За ревом толпы никакой сирены не слышно, “скорая” тащится, как черепаха!
Лидия Андреевна страшно испугалась, ведь откуда ей, приютской, знать, как роды принимают! Помолилась: “Вразуми, Господи, бабу серую!” И сразу успокоилась. Велела аккомпаниатору достать гармонь из футляра и вышла к толпе: “Давай три аккорда погромче и шпарь вступление к “Валенкам!” Но что там три аккорда, когда такой шум! Тут “Русланова” как рявкнет со всей силы: “Вааа-ленки даааа вааа-ленки, эх да не подшиты стареньки!” Толпа зашикала, заулыбалась, и стала стала затихать. Но, как только песня кончилась, заревела громче прежнего, взорвалась аплодисментами, и не успела певица ничего сказать. Тем временем женщина возьми да и роди! Слава Богу, нашелся в толпе один врач, правда – лор, но все же сумел кое-как принять. “Мальчик!”, - услышала Русланова, и тут у нее так сердце от воспоминаний защемило, что уж и сил нет петь. Но, взяла себя в руки, грянула “Очаровательные глазки”. Два куплета спела, дождалась тишины, и руку на гармонь положила. Народ молчит, ждет продолжения. А Барыня во всю свою луженую глотку как закричит: “Люди добрые! Я вам еще много песен спою, но в другой раз. А сейчас не до того - женщина у нас в машине родила. Мальчика! Чтобы его уберечь, в больницу надо! Вы уж расступитесь, будьте добреньки, пропустите нас!” И – случилось чудо! Толпа потеснилась, образовав проход.
Через месяц в одной церкви при закрытых дверях (тогда, в 70-е, за участие в церковной таинстве могло ох как влететь!) крестили младенца – того самого мальчика, родившегося под пение Руслановой. Лидия Андреевна была крестной матерью. В честь нее ребенка назвали Русланом. Барыня держала на руках живое крохотное тельце и думала, что отдала бы весь свой талант, всю свою славу, все свои богатства, даже все свое семейное счастье, чтобы хоть на минуту прикоснутся к собственному сыну. Но жизнь никогда не соглашается даже на самый выгодный обмен! “Видно, теперь уж я его не найду. Что делать, раз так Господь судил”, - вздохнула Русланова.
В сентябре 73 года тяжелая, счастливая, необыкновенная жизнь великой русской певицы оборвалась. На сердце Руслановой нашли следы нескольких инфарктов, что, в общем, неудивительно. Похоронена Лидия Андреевна на Новодевичьем кладбище.
Ирина ЛЫКОВА